или скажем «Розовая вода». И все довольны. Вы там, на Первой просто зажрались.
И прочел мне стихи:
Явилась девушка святая
Сквозь атеизма рубежи,
Любовь и нежность обещая
За разрушенье тьмы и лжи.
Дым первых впечатлений тает
Завязка новая близка,
Средь лиц знакомых возникает
И гнусно щерится тоска.
Кто виноват в непостоянстве?
Надоедает все подряд.
Нет утешенья даже в пьянстве.
Не пью. И сам тому не рад.
Меня ирония спасает.
Смеюсь над всем и над собой.
Пусть слабый от тоски скисает —
Я затеваю новый бой!
Найду врага, найду оружье…
В предсмертном страхе заорет
Какой-нибудь дурак ненужный
…Но он меня переживет.
Не повезет. Я это знаю
И не смогу развеять мрак.
Быть может, девушка святая
Меня полюбит просто так?..
20
Ситуация явно требовала выпивки. Военный Совет постановил завербовать и использовать прапорщика Самородко.
Самородко, он же Золотой, обладал всеми необходимыми качествами для вербовки. Он был жаден и глуп. Работать за зарплату прапорщика он считал совершенно бессмысленным. Поэтому в те часы, когда Пузыря не было в Техздании, Золотой никогда не сидел на посту, а пеленги за него отдавал кто-то из солдат.
Прапорщик Самородко являлся на службу с тощим, хотя и не маленьким портфелем из потертого фальшивого крокодила. В портфеле не было ничего, кроме пассатижей с кусачками, маленькой ножовки по дереву и столь же маленькой пилки по металлу. В кармане кителя Золотой имел универсальный набор отверток, гаечных ключей и складной плотницкий метр.
Золотой приходил на службу воровать. Чего совершенно не стеснялся.
– Мне ведь, ребята, что нужно? – говорил он нам, поедая бутерброды из нашего хлеба с нашей же тушенкой. – Мне, ребята ничего не нужно! Я человек маленький. Много не возьму, мне ни к чему. Жена мне еду собирает, а я ей говорю: «Не надо, я там перекушу, что же, у ребяток кусочка хлебца сухого не найдётся?»
При этом Самородко накладывал на пресловутый сухой кусочек почти полбанки тушенки и запивал компотом, кончая уже третью кружку.
– Конечно, найдётся, на здоровье, товарищ прапорщик, – ненатурально желал Толстый, отодвигая тушенку и компот подальше.
Золотого намеки не смущали.
– Так вот, – продолжал прапорщик, жуя и шумно прихлебывая, – главное, наглеть не надо. Зарываться не нужно, от этого все проблемы. Вот скажем, нужна мне дома полочка. Зачем я буду всю доску тащить? Мне надо тридцать сантиметров, я тридцать и отпилю. Мне нужно четыре шурупа, я четыре и прихвачу, пятый мне хоть силой давай – не возьму!
…Все шесть часов боевого дежурства прапорщик Самородко незаметно шнырял, подобно таракану, по Техзданию. Он заходил в резервные залы, где хранились на консервации новые «Тереки» и старые «Свияги», забредал в мастерские, просачивался на склад, поднимался на чердак и нырял в подвал. Всюду слышалось его бормотание:
– Так, что это? Ага! Тринадцать и восемь. Двадцать один. Больше не надо. Это что? Угу! Кабель! И сечение такое подходящее… берём. Рандоль? Петли рояльные? Беру три штуки. Пружинки? Ни к чему пока, в другой раз… О! Подшипники! Всего один-то и нужен. И шесть саморезов. И войлока метр…
Бормотание прапорщика перемежалось со скрипом пилки по металлу, шорканьем ножовки, щелканьем кусачек и прочим шумовым фоном, который издают инструменты в умелых руках.
Тощий портфель постепенно раздувался. Пузо фальшивого крокодила приобретало сытую округлость. К концу боевого дежурства крокодил насыщался окончательно, и Самородко волок домой трофеи, перевешиваясь набок от приятной тяжести.
Как-то раз, улучшив момент, когда Золотой присел на несколько минут перевести дух, утомленный хищением имущества министерства обороны, рядом с ним приземлился Станиславский. Он принялся горестно вздыхать, трогая себя руками за лицо. Через минуту вздохи перешли в какой-то плач Ярославны, и прапорщик не выдержал.
– Что случилось, боец? – спросил он.
– Прыщи замучили, товарищ прапорщик, – простонал Станиславский, – бреюсь ежедневно холодной водой, и вот что творится. Никакой гигиены. Посмотрите!
И Станиславский для наглядности влез раскрашенной гуашью щекой прямо в глаз Самородко.
– Ну, ну, тише ты, – брезгливо отстранился Золотой, – что же ты мне плачешься, чем я тебе помогу… Может, тебе бабы не хватает? К доктору иди…
– Не нужен тут доктор. Тут лосьон после бритья нужен.
– Так купи.
– Увольнительных нет, товарищ прапорщик! Сами знаете, мы все шесть-через-шесть дежурим… А вы же в Тикси бываете? Купите мне «Розовой воды» парочку. Вот деньги. Здесь ровно!
И Станиславский положил на стол два рубля.
Момент был решительный. «Розовая вода» стоила семьдесят три копейки, и Золотой несомненно это знал.
– Ладно, если только ровно, чтоб со сдачей не возиться, – нехотя сказал Самородко и быстро сунул два рубля в карман. Ему доставалось больше полтинника. Сделка явно была выгодной.
– Товарищ прапорщик, – закричал Толстый, и мне парочку без сдачи, ну пожалуйста. У меня тоже прыщи!
– И у меня!
– И у меня!
– А у меня вот какой! На носу! Без сдачи!
Мы окружили прапорщика. Рубли сыпались на него градом.
– Эк же вы все запаршивели, – бормотал Самородко, пристраивая мятые рубли по карманам. Калькулятор в его глазах щелкал, показывая пятьдесят четыре копейки чистой прибыли с каждых двух рублей.
– Послезавтра принесу, – посулил нам Самородко, – мажьтесь на здоровье.
Вербовка состоялась успешно.
Через два дня белое полярное солнце осветило фигуру прапорщика Самородко. Он шел пешком по единственной грунтовой дороге на Площадку. Видимо, попутка задерживалась, и Золотой решил прогуляться по редкой хорошей погоде. В левой руке прапорщик нес неизменный крокодиловый портфель, а в правой сжимал раздувшуюся пузырем авоську, битком набитую фунфыриками лосьона. Пузырьки сверкали на солнце розовыми бриллиантами.
– Он что, идиот? – прошептал Чебурген, наблюдавший за прибытием Золотого, – как же так, на виду? Не мог в портфель спрятать?
– А что ему, козлу, он деньги взял, остальное наши проблемы.
– Эй, крендели, бегите, отвлеките Пузыря, а то неровен час…
Пес Курсант бросился под ноги Самородко, залаял громко, замахал хвостом, здороваясь с ним.
В ту же секунду из-за угла роты появился майор Пузырев и, сощурившись, принялся вглядываться против солнца, кого это там приветствует собачка.
Сверкание авоськи озадачило майора.
Он подождал, пока прапорщик приблизится. Мы рассредоточились в ожидании катастрофы.
– Здравия желаю, товарищ майор, – сказал Золотой, пытаясь отдать честь авоськой с лосьоном.
– Здорово, вредитель, – неприветливо ответил Пузырь, – что это у тебя? Зачем принес?
– Да вот, лосьон бойцам, для гигиены… прыщи у них…
– Прыщи?! Ты что, охренел, товарищ прапорщик? Они его пьют!
– Как пьют? Тут же написано «для наружного потребления»…
– Им все равно. У этих скотов, что внутри, что снаружи, все мехом поросло. Дать сюда!
И Пузырь, реквизировав авоську с нашим лосьоном, отправился в Техздание.
Бес метнулся в роту, включил ГГСку и затараторил.
– Блюм, мы спалились, Пузырь несет посылку к себе, проследите!
Ещё через четверть часа Блюм сообщил, что Пузырь прошел с авоськой к себе в кабинет, а прослушивание под дверью показало, что флаконы были сгружены в шкаф, а не заперты в сейф.
Да, это была трагедия, но не катастрофа.
Вечером собрался Военный Совет. Председательствовал Бес.
– Что делать? – задал он извечный русский вопрос, – и кто виноват?
Виноватым был однозначно определен пес Курсант, не вовремя привлекший внимание Пузыря своим лаем.
Что делать – было пока неясно.
Чебурген предложил взять кабинет штурмом. Предложение было отклонено как экстремистское.
– Не наш метод, – вздохнул Станиславский, – а жаль…
– Нужно по-тихому и без улик, – сказал Блюм. – Нет у нас ученого кота, можно было бы через форточку запустить.
Тут все посмотрели на Царя Додона. Размерами он не сильно отличался от кошки.
– Пошли, – сказал Бес, – лестница есть на чердаке. Нужен ещё
